ВСЁ ПРОСТО

Зима. Ленинград. Васильевский остров. Мой друг помогает мне завести машину, у которой безнадежно скончался стартер. Буксировочный трос, связывающий два автомобиля, лежит на земле, своим цветом мало отличаясь от закопчённого снежно-ледяного крошева. Бодро семенящая старушка, не замечая замаскированного троса, молодцевато влетает в неблагонадежное пространство между нашими автомобилями, дабы перейти дорогу вне зоны пешеходного перехода.

Судя по благородным сединам дамы, ее глубоким морщинам и крайне вдумчивой  манере перемещаться из одной точки пространства в другую, она пережила не только блокаду Ленинграда, но и закладку Петропавловской крепости. Но возраст совершенно не портит её утонченный профиль, указывающий на белую кость и наличие голубой крови. Засмотревшись на ее аристократическое лицо со следами былой, изысканной красоты, я совершенно забываю о цели нашего предприятия. Забывает о ней и мой друг. Трогаясь, он совершенно упускает из виду, что к его машине привязан веревкой другой автомобиль. В связи с этим, он смотрит влево, чтобы пропустить попутный транспорт, а не назад, чтобы не убить высокородную старуху, которая прилежно борется с сугробом прямо между нашими связанными автомобилями.

Последующие события происходят в считанные мгновения. Мой друг, не замечая бабулю между нашими машинами, трогается с места. Трос натягивается, причем как раз в тот момент, когда старушка уже перешагнула через него одной ногой. Подкинутая тросом злополучная страдалица штопором взлетает в небо, и, совершив изящный двойной тулуп, падает под колеса моего автомобиля. Мой друг, не видя разворачивающейся трагедии, продолжает движение, стронув мою машину с места, и начав натягивать её на упавшую женщину. Я пытаюсь включить дальний свет, надавить на клаксон, чтобы заставить его остановиться, но севший аккумулятор не дает мне такой возможности. Я рву ручной тормоз и пулей вылетаю из машины. Думаю, что так громко я не орал никогда в жизни, орал усердно, не щадя глотки и сил, полностью заглушая уличный гул и дребезжание подошедшего трамвая. Зато вопль сработал, и мой друг в панике нажал на педаль тормоза.
Пока мы доставали правнучку Нарышкиных или Головиных из сугроба, ставили ее на ноги, отряхивали и расспрашивали о самочувствии, она молчала, постепенно приходя в себя. А потом начала говорить.
Я прожил несколько лет в Сибири в рабочем квартале города Томска, среди детей из цыганского табора и работников спичечной фабрики. Я работал токарем на РТО, служил в советской армии, побывал на всех шахтах и карьерах Кольского полуострова. Я был уверен, что знаю мат и умею им пользоваться. Но эта рафинированная жительница Васильевского острова в течение пяти минут разуверила меня в этом убеждении.
Базисных матерных слов крайне мало, еще меньше, чем нот, но наша новая знакомая с первого же аккорда взяла такой невообразимый импровизационный темп, настолько искусно исполнила нецензурную симфонию, до такой степени художественно отнеслась к словообразованию, что мы с приятелем замерли в восторге, открыв рот, боясь пропустить хоть одно слово. Она закручивала ругательства в многоэтажные витиеватые спирали, плела кружева проклятий, отмечала отборной бранью всех наших родственников в прошлом, будущем и настоящем, поносила каждую отдельную анатомическую особенность наших лиц и тел, кляла наши автомобили, и не забывала покрывать черной хулой сам факт нашего появления на белый свет. После ознакомления со столь виртуозной, филологически идеально выверенной бранью, где не было нарушено ни одно спряжение глагола, ни одно склонение числительного, где ни один падеж не мог пожаловаться на неправильное употребление, я понял, что вот он неприступный лингвистический Эверест, который мне никогда не покорить. Я с ужасом осознал, что вовеки не поднимусь выше уровня слесаря-фрезеровщика, и что мой мат никогда не звучал интереснее, чем «чижик-пыжик», и, скорее всего, и не зазвучит.
А потом она неторопливо удалилась, отказавшись от нашей помощи, осмотра у врача, и любой другой компенсации. А мы бежали рядом и униженно просили взять нас к себе в ученики, суля царства, золотые горы и все сокровища мира. Но гордая старуха ушла, навсегда оставив нас с ощущением собственной неполноценности в вопросах сквернословия, и вечной душевной болью от того, что у нас не оказалось с собой диктофона.

© Борис Крумер

Ваш комментарий: